Егор Кузьмич сидел на диване и смотрел по телевизору последние новости. Его больше интересовали новости с линии фронта или, как ее называют, линии разграничения. Ничего хорошего, вернее, успокаивающего он не услышал. Те же разговоры о перемирии, та же провокационная стрельба со стороны противника. Он переключил на канал «Новороссия», чтобы сравнить с новостями украинских каналов. Там все было, как в зеркальном отражении – озвученные украинскими СМИ события, только в обратном порядке. Стреляет и нарушает перемирие украинская хунта, а они стреляют в ответ. Словом, белые и пушистые.

Егор Кузьмич выключил телевизор, решил заняться делом - закончить начатый на прошлой неделе рассказ. И услышал, как в коридоре открылась дверь. Это пришла из церкви жена. Вначале она шуршала одеждой, какими-то бумагами, затем пошла на кухню и стала греметь посудой. «Что-то не так», - подумал Егор Кузьмич. Обычно, вернувшись из церкви, жена первым делом заходила к нему, справлялась о самочувствии, давала кусочек просвиры или целую, повторяя одно и то же: «Прими за здравие родных и близких». Это было, как ритуал. А в этот раз, не зайдя к нему, сразу стала хозяйничать. Егор Кузьмич оставил рассказ и пошел к жене. Она повернулась к нему и виновато улыбнулась.

- Как самочувствие, Егорушка?

Такой вопрос тоже настораживал. Вернее, не вопрос, а обращение. Обычно жена называла его Егором Кузьмичом, или просто Кузьмичом, реже – отцом, а Егорушкой - только в моменты сильного душевного волнения.

- Самочувствие, Машенька, нормальное. Работаю. А с тобой что? Ты сама не своя. Я ведь знаю тебя без малого полстолетия. Что случилось?

- Ох, не знаю, как и сказать. Удивительный случай произошел сегодня в церкви.

Проговорив это, она замолчала. Егор Кузьмич подождал продолжения, но жена была погружена в свои мысли. Наконец, терпение закончилось, и он с напускной строгостью спросил:

- Ну, что же ты молчишь? Сказала «а», говори и «б», чего уж там.

Супруга замялась, а потом, посмотрев на мужа скорбным взглядом, продолжила:

- Когда началась исповедь, в церковь вошла девушка. Не знаю, сколько ей лет - была она в камуфляжной форме, но, думаю, не больше двадцати пяти. Так вот, едва переступив порог, она упала на колени и стала креститься. Это произошло так неожиданно, что все замерли. А она, не переставая креститься, что-то шептала. Потом поднялась, обвела взглядом помещение храма и пошла к свечной лавке. И все время плакала, по ее лицу катились слезы. Она их, видно, не замечала и даже не пыталась вытереть. Купив несколько свечей, подошла к святыням. Я заметила, как она ставила свечи о здравии, а вот ставила ли об упокоении – не видела. Потом она направилась к исповедующимся. Первыми исповедовались детки, а взрослые ждали своей очереди. Женщины-прихожанки, поняв ее намерение, сказали, что женщинам в брюках, даже в военных, к исповеди подходить нельзя. Вывели ее в коридор, где всегда лежит стопка юбок, она надела одну из них, стала ждать своей очереди. А слезы все текли по ее красивому лицу.

Знаешь, Егорушка, я в тот момент подумала, какое горе может так сильно придавить, чтобы вот так убиваться? Но потом пришла к выводу, что, как человек военный, она потеряла на этой проклятой войне что-то дорогое, самое любимое. И дальнейшие события только укрепили меня в таких мыслях. Дождавшись своей очереди, она подошла к исповеди. Было видно, как что-то горячо и с мольбой говорила священнику, который слушал и время от времени успокаивал ее. А она спешила высказаться сквозь слезы, будто не разговаривала целую вечность и боялась, что ее не дослушают. Наконец, выговорившись, достала носовой платок, вытерла слезы и склонила голову на грудь. Священник что-то сказал ей. Девушка, положив руку на Святое Евангелие, склонилась перед ним. Накрыв ее епитрахилью, он осенял ее крестом и именем Господа Бога отпускал грехи.

После окончания обряда она о чем-то спросила священника. Тот отрицательно покачал головой. Я так поняла, что она хотела причаститься. Но для этого обряда должна быть проведена подготовка: несколько дней поститься, вычитывать положенные молитвы к причастию. Она, по-видимому, этого не делала. Да и как? Ведь находилась на войне. Но все же осмелилась попросить просвиры, хотя даже не знала, как она называется. Сказала: «Дайте, пожалуйста, мне этого хлебушка, я отвезу моим товарищам на передовую». Ей отдали все, что было на разносе, и оставшихся «жаворонков», которыми причащали детишек. Ты бы видел, Егорушка, как засветилось ее лицо, а на глазах опять заблестели слезы, теперь уже благодарности. Видно, не ожидала такого отношения. И я опять подумала, какое горе или грехи привели эту юную особу в воинском облачении в церковь? Ведь было видно, что храмы она посещала нечасто, может быть, этот был первым.

Мария замолчала. Потом тяжело перевела дыхание и стала сервировать стол. Егор Кузьмич не мешал жене, сам же стоял и обдумывал, какое горе могло привести юную защитницу в Божий храм? Может, увидела и испытала на этой войне такое, что в мирной жизни не приснится в самом кошмарном сне. Нам, не воевавшим, этого не понять. Может, узнала изнанку войны в натуральном ее виде, или потеряла самое дорогое. Возможно, в силу своей воинской профессии убивала, была снайпером и в окуляр прицела видела лица приговоренных? Ведь это так страшно - видеть живую цель и знать, что через мгновение этого человека уже не будет. Для того, чтобы понять, нужно побывать в «шкуре» убивающего. К этому готов не каждый.

Егор Кузьмич внимательно смотрел на супругу. Та, словно извиняясь за женскую слабость, улыбнулась, взмахнула руками, приглашая мужа к столу.

- Егор Кузьмич, кушать подано. Прошу к столу.

У того отлегло от сердца: назвала по имени и отчеству, значит, душевное состояние пришло в норму. Слава тебе Господи. Он боялся за ее здоровье - любое волнение вызывало повышение давления, а это в их возрасте опасно.

- Я вот что подумал, Машенька, - он на некоторое время замолчал, потом продолжил, - в жизни случается: живет человек, и все как будто хорошо. Особенно в юные, молодые годы. Множество планов, мечтаний. И вдруг он попадает в экстремальную ситуацию, где рядом и смерть, и горе. И тогда он обращается к Богу. Значит, есть там что-то такое, - он показал пальцем вверх, - что при безысходности мы обращаемся к Нему.

Он сел за стол. Жена, поставив перед ним еду, и сама присела рядом, наблюдая, как муж аккуратно берет пищу, тщательно пережевывает ее.

Это была самая обыкновенная семья, где многие годы царили согласие и любовь. И зачем эта война? Кому она нужна?